Неточные совпадения
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя
девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который
назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас,
называли нас сиротами. Точно без них не знали, что детей, у которых нет матери,
называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые дают нам его, точно так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж
девушку в первый раз
назвать madame.
Любаша часто получала длинные письма от Кутузова; Самгин
называл их «апостольскими посланиями». Получая эти письма, Сомова чувствовала себя именинницей, и все понимали, что эти листочки тонкой почтовой бумаги, плотно исписанные мелким, четким почерком, — самое дорогое и радостное в жизни этой
девушки. Самгин с трудом верил, что именно Кутузов, тяжелой рукой своей, мог нанизать строчки маленьких, острых букв.
Клим начал смотреть на Нехаеву как на существо фантастическое. Она заскочила куда-то далеко вперед или отбежала в сторону от действительности и жила в мыслях, которые Дмитрий
называл кладбищенскими. В этой
девушке было что-то напряженное до отчаяния, минутами казалось, что она способна выпрыгнуть из окна. Особенно удивляло Клима женское безличие, физиологическая неощутимость Нехаевой, она совершенно не возбуждала в нем эмоции мужчины.
Это — строгий тип, мой друг, девушка-монашенка, как ты ее раз определил; «спокойная девица», как я ее давно уже
называю.
Надежда Васильевна, старшая дочь Бахаревых, была высокая симпатичная
девушка лет двадцати. Ее, пожалуй, можно было
назвать красивой, но на Маргариту она уже совсем не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном лице спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила...
Как именно случилось, что
девушка с приданым, да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного «мозгляка», как все его тогда
называли, объяснять слишком не стану.
Вероятно, вы пострадали от какой-нибудь ошибки в выборе, сделанной
девушкою, как вы
называете, неопытною.
И эти слова, что он
назвал меня честною
девушкою, так меня обрадовали, что я залилась слезами.
Вы, профессор N (она
назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою
девушкою, не компрометируя эту
девушку во мнении других двух.
Девушка, которую он
назвал своей сестрою, с первого взгляда показалась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее смугловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
При людях
девушкуНазвал бесстыжею.
Фомушка упал словно снег на голову. Это была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом, что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в
девушках, но другие утверждали, что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому, что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было
назвать справедливым первое предположение.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели
назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов
девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще
девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
— Папа, я неспособна к этому чувству… да. Я знаю, что это бывает и что все
девушки мечтают об этом, но, к сожалению, я решительно не способна к такому чувству.
Назови это уродством, но ведь бывают люди глухие, хромые, слепые, вообще калеки. Значит, по аналогии, должны быть и нравственные калеки, у которых недостает самых законных чувств. Как видишь, я совсем не желаю обманывать себя. Ведь я тоже средний человек, папа… У меня ум перевешивает все, и я вперед отравлю всякое чувство.
В то время у них служила горничная Нюша, которую иногда шутя
называли синьорита Анита, прелестная черноволосая
девушка, которую, если бы переменять на ней костюмы, можно было бы по наружности принять и за драматическую актрису, и за принцессу крови, и за политическую деятельницу.
И тотчас же
девушки одна за другой потянулись в маленькую гостиную с серой плюшевой мебелью и голубым фонарем. Они входили, протягивали всем поочередно непривычные к рукопожатиям, негнущиеся ладони,
называли коротко, вполголоса, свое имя: Маня, Катя, Люба… Садились к кому-нибудь на колени, обнимали за шею и, по обыкновению, начинали клянчить...
Володя и Дубков часто позволяли себе, любя, подтрунивать над своими родными; Нехлюдова, напротив, можно было вывести из себя, с невыгодной стороны намекнув на его тетку, к которой он чувствовал какое-то восторженное обожание. Володя и Дубков после ужина ездили куда-то без Нехлюдова и
называли его красной
девушкой…
— Третью. Про добродетель, мой юный питомец (вы мне позволите
назвать вас этим сладким именем: кто знает, может быть, мои поучения пойдут и впрок)… Итак, мой питомец, про добродетель я уж сказал вам: «чем добродетель добродетельнее, тем больше в ней эгоизма». Хочу вам рассказать на эту тему один премиленький анекдот: я любил однажды
девушку и любил почти искренно. Она даже многим для меня пожертвовала…
Ее нельзя было
назвать красивою, но она была удивительно миловидная девушка-ребенок.
Одним утром, не успел я еще порядком одеться, как в дверь ко мне постучалась номерная прислужница ("la fille, [«
девушка»] как их здесь
называют) и принесла карточку, на которой я прочитал: Theodor de Twerdoonto. Он ожидал меня в читальном салоне, куда, разумеется, я сейчас же и поспешил.
Елена была уже два года замужем, но ее очень часто
называли барышней, что иногда льстило ей, а иногда причиняло досаду. Она и в самом деле была похожа на восемнадцатилетнюю
девушку со своей тонкой, гибкой фигурой, маленькой грудью и узкими бедрами, в простом костюме из белой, чуть желтоватой шершавой кавказской материи, в простой английской соломенной шляпе с черной бархаткой.
Мы закончили наш первый дачный день в «остерии», как
назвал Пепко маленький ресторанчик, приютившийся совсем в лесу. Безумный кутеж состоял из яичницы с ветчиной и шести бутылок пива. Подавала нам какая-то очень миловидная
девушка в белом переднике, — она получила двойное название — доброй лесной феи и ундины. Последнее название было присвоено ей благодаря недалекому озеру.
— Это m-lle Vera Онучина, —
назвала дама
девушку. Анна Михайловна поклонилась.
Я и говорю этому Николя: «Это помощь, говорю, благотворительная; но многие бедные
девушки оттого, пожалуй, не обратятся к ней, что их фамилии будут названы!» — «Да зачем вам
называть их?» — «Затем, говорю, чтобы дать отчет в деньгах!» — «Да кому, говорит, вам давать отчет в них?» — «Тем лицам, говорю, которые подпишутся на билеты».
Мать ее считала добронравной, благоразумной
девушкой,
называла ее в шутку: mon honnête homme de fille, [мой честный малый — дочка (фр.).] но не была слишком высокого мнения об ее умственных способностях.
Во-вторых, и главное, представьте себе, что он выберет
девушку или, еще лучше, вдову, милую, добрую, умную, нежную и, главное, бедную, которая будет ухаживать за ним, как дочь, и поймет, что он ее облагодетельствовал,
назвав своею женою.
Если я мальчик, как
назвала меня однажды бойкая
девушка с корзиной дынь, — она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», — то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, — что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» — то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?
На скамейке, у ног <Натальи> Сергевны (так я
назову жену Палицына), сидела молодая
девушка, ее воспитанница.
Желая испытать царя загадками, она сначала послала к нему пятьдесят юношей в самом нежном возрасте и пятьдесят
девушек. Все они так хитроумно были одеты, что самый зоркий глаз не распознал бы их пола. «Я
назову тебя мудрым, царь, — сказала Балкис, — если ты скажешь мне, кто из них женщина и кто мужчина».
На другой день, рано поутру, в прохладной западной тени погреба начиналась шумная работа: повара потрошили, а все дворовые и горничные
девушки и девочки, пополам со смехом, шутками и бранью щипали перепелок; доставалось тут охотникам, которых в шутку
называли «побродяжками» за их многочисленную добычу, без шуток надоедавшую всем, потому что эту пустую работу надобно было производить осторожно и медленно, не прорывая кожи, за чем строго смотрела ключница.
Перечисляя федоровских гостей, с которыми мне впоследствии приходилось часто встречаться, начну с дам. Старики Префацкие нередко отпускали гостить к брату двух дочерей своих: старшую Камиллу, брюнетку среднего роста с замечательно черными глазами, ресницами и бровями, с золотистым загаром лица и ярким румянцем. Это была очень любезная
девушка, но уступавшая младшей своей сестре Юлии, или, как ее
называли, Юльце, в резвой шаловливости и необычайной грации и легкости в танцах.
Я невольно улыбнулся: до этой минуты мне не приходило в голову, что эту
девушку можно
назвать — Маша. Забавно. Не помню, чтоб отец или братья
называли ее так — Маша.
Полтора года тому назад Печорин был еще в свете человек — довольно новый: ему надобно было, чтоб поддержать себя, приобрести то, что некоторые
называют светскою известностию, т. е. прослыть человеком, который может делать зло, когда ему вздумается; несколько времени он напрасно искал себе пьедестала, вставши на который, он бы мог заставить толпу взглянуть на себя; сделаться любовником известной красавицы было бы слишком трудно для начинающего, а скомпрометировать
девушку молодую и невинную он бы не решился, и потому он избрал своим орудием Лизавету Николаевну, которая не была ни то, ни другое.
Полканову казалось, что он раздвоился: одна половина его существа поглощена этой чувственной красотой и рабски созерцает её, другая механически отмечает состояние первой. Он отвечал на вопросы
девушки и сам о чём-то спрашивал её, будучи не в состоянии оторвать глаз от её соблазнительной фигуры. Он уже
назвал её про себя «роскошной самкой» и внутренне усмехнулся над собой, но это не уничтожило его раздвоения.
Ипполит Сергеевич отошёл в сторону от них и стал у лестницы, спускавшейся в парк. Он провёл рукой по лицу и потом пальцами по глазам, точно стирал пыль с лица и глаз. Ему стало стыдно перед собой за то, что он поддался взрыву чувства, стыд уступил место раздражению против
девушки. Он
назвал про себя сцену с ней казацкой атакой на жениха, и ему захотелось заявить ей о себе как о человеке, равнодушном к её вызывающей красоте.
Я прочел письма. Все они были очень ласковы, даже нежны. В одном из них, именно в первом письме из Сибири, Пасынков
называл Машу своим лучшим другом, обещался выслать ей деньги на поездку в Сибирь и кончил следующими словами: «Целую твои хорошенькие ручки; у здешних
девушек таких ручек нету; да и головы их не чета твоей, и сердца тоже… Читай книжки, которые я тебе подарил, и помни меня, а я тебя не забуду. Ты одна, одна меня любила: так и я ж тебе одной принадлежать хочу…»
— Нет, не может, потому что над ней сейчас станут смеяться,
назовут старою
девушкою, скажут, что она зла; родные будут сердиться, тяготиться: на это недостанет никакого терпения.
В отношении Лидии Николаевны больше отмалчивался и только
назвал ее милою дамою, а Надину умною
девушкою; говоря же об Иване Кузьмиче, сделал гримасу.
Разговоры
называл говрианье, сказки — кишкерес, вора — двур,
девушку — кобитка и пр.
Старая девица за ними ходила, любимица ихняя; бывало, всех нас
девушек кличкой кликали, а ту всегда по имени и отчеству
называли, и на ту изволили за что-то разгневаться и сослали со своих глаз в скотную; приказчику тоже, что-то неладно на докладе доложил, того из своих рук изволили клюкой поучить.
Вы считаете себя выше, презираете девочек, которые «бегают» за учителями и равными себе воспитанницами, а сами «обожаете» простую девушку-горничную, «мужичку», как
называет себя Аннушка!
При виде появившихся «детей» баронессы, как принято было
называть воспитанниц благотворительного учреждения Софьи Петровны, все присутствующие повернулись в их сторону и не сводили теперь глаз с миловидных юных лиц шести
девушек.
И взрослые
девушки, и подростки, и маленькие «стрижки», как
называли малышей в приюте за их наголо остриженные головенки, все это повскакало со своих мест и окружило Дуню.
Солидности этой, однако, не всеми была дана одинаковая оценка, и многие построили на ней заключения, невыгодные для характера молодой
девушки. Некоторые молодые дамы, например,
называли это излишнею практичностью и жесткостью: по их мнению, Саша, имей она душу живую и восприимчивую, какую предполагает в себе каждая провинциальная дама, не убивала бы поэтические порывы юноши, а поддержала бы их: женщина должна вдохновлять, а не убивать вдохновение.
— Беру, maman, и даже охотно беру, но только позвольте мне еще предложить вам один вопрос — опять об именах же. Она… эта
девушка назвала вас два раза Катериной Васильевной? Что это значит, maman?
— Изволь. Я не знаю, что заключалось в твоем письме; ты лжешь, что ты открыла какие-то пороки, потому что твое письмо привело мать в совершенный восторг. Я думал, как бы она с ума не сошла; она целовала твое письмо, прятала его у себя на груди; потом обнимала меня, плакала от радости и
называла тебя благороднейшею
девушкой и своим ангелом-хранителем. Неужто это все от открытия тобою твоих пороков?
— Митя, — серьезно поправила своего друга Милица. — Страшно боюсь всегда, чтобы ты не
назвал меня как-нибудь моим настоящим именем в присутствии посторонних. Тогда — конец: узнают, что я
девушка и вернут домой.
М-lle Арно приказала дежурной воспитаннице позвать коридорную
девушку, чтобы убрать «этот ужас», как она
назвала ворону, а сама помчалась доносить инспектрисе о случившемся.
И начался длинный ряд деревенских новостей. В зале уютно, старинные, засиженные мухами часы мерно тикают, в окна светит месяц… Тихо и хорошо на душе. Все эти девчурки-подростки стали теперь взрослыми
девушками; какие у них славные лица! Что-то представляет собою моя прежняя «девичья команда»? Так
называла их всех Софья Алексеевна, когда я, студентом, приезжал сюда на лето…